В поисках Семирѣчинских пигмеевъ.

"Этнографическо-ихтиологическая экспедиция по Джетысу". Предисловие

Летом 2013-го года из стен укрѣпления Верный выдвинулся небольшой исследовательский отряд в составе лингвиста-подполковника Кучина, этнографа-подъесаула Алимбетова и ихтиолога-урядника Шакирова. Урядник примкнул к отряду в последний момент, поскольку изначально планировался быть в другой экспедиции, отправлявшейся той же ночью развивать рыбный промысел на озеро Балхаш.

Накануне, во время вечерней карточной игры в офицерском клубе, прошел дивных слух: что якобы отряд генерала Колпаковского по пути на Кастек встретил группу низкорослых, сильно темнокожих кайсаков, и будто бы в волосы их вплетены были перья бирюзовой птицы, что гнездится везде по степи. В высоту они не превосходят семилетнего ребенка, и скитаются в малом количестве от предгорий и до самых пустынь у северных границ Джетысу, добывая дикобраза и карабалыка (некрупная азиатская рыба с золотисто-розовою шкурою).

Просидев полночи в библиотеке, этнограф-подъесаул не находит упоминания о таковых ни у Бартольда, ни у Потанина, и почти не видит смысла далее штудировать труды современников; но, неожиданно натыкается на заинтересовавшие его рисунки в нескольких заграничных изданиях. Вооружившись мощной лупой, он затаивает дыхание при виде знакомого бирюзового пера на голове жителя экваториальной Африки - со страниц романовъ Буссенара и Сальгари на подъесаула торжественно взирали предки семиречинских пигмеев.

Собрать этнографическо-ихтиологическую экспедицию было делом пары часов, и проходила она по разным поясам с лета по самую осень.

Они пошли сперва на запад вдоль Уйсуньских гор, покуда не очутились на озере под снежными шапками, а вода в том озере была премутная, а кругом были и зеленые луга и скалы формы чудно́й. Отстояв там ночь двинулись выше к предгорьям, где нашли ещё пару озер, никем на карте до сих пор не отмеченных, и хозяином у тех озер был один казак, пришѣдший из Орловской губернии. Из рыбы содержит он сазана и карася, и ещё всякой другой хватает, но задерживаться отряд там надолго не стал и спускался по истокам Куртинки на север, пока не дошел таким образом до Трехречья; а от Трёхречья - продвинулся аж до самой Или, нынче совсем исхудавшей и потому малорыбной.

Здесь потеряли они одну оглоблю и два часа ходу, которые понадобились лингвисту-подполковнику чтобы наскоро отремонтировать поломанную телегу. Оттуда поднимались ещё день до Новоилийска, далее по восточному берегу малой речки Алматинки воротились до Верного, где уйсуни, в количестве не менее трех тысяч человѣкъ, днем ранее учинили погром у палатки некоего Нуртаса (кажется, мелкий подвидъ нашего плохого поэта). «Петербургский Вестникъ» пишет, что была перевернута и сожжена телега, а солдаты гарнизона получили увечья всякими предметами, вроде бутылок и круглых речных камней, которые в гористых районах Азии встречаются повсеместно и потому довольно популярны среди цѣнителей творчества Нуртаса и ему подобных. В другом московском издании утверждается, что мол-де сам городской голова был замечен в рядах основных вдохновителей беспорядковъ, и что политическая ситуация в этой части Российской империи ухудшается из года в год...



Свидетелями событий этих трех дней планируется неспешное описание отдельных ярких моментов, с приложением фотографий, карт и прочей накопленной в поле информации. Предоставляется уникальная возможность поближе познакомиться с культурой семиречинских пигмеев, а также природой Алматинской области, в картинках и размышлениях.

 

После прохладной ночи под Унгур-Камнем нам пришлось забирать ещё выше, так как выяснилось, что водоем, на котором Косте так нравилось ловить когда-то маринку, отныне в аренде и зарыблен банальной прудовой рыбой. Неспешно двигаясь средь холмов, выходим к другому аккуратному озерку, берега которого все в разнотравье и цветах.

Маленький домик на берегу оказался обитаем, и, используя ненасыщенную смесь из казахско-русских слов, узнаю от паренька, что здесь водится один только вид, ладошечник-карась. Пытаясь выяснить, сколько стоит рыбалка, с удивлением понимаю, что денег за это не требуют; какое-то время мы находимся в раздумьях, но всё же решаем продолжить поиски дальше на юг.

Тем временем облака над нами стали ещё объемнее, они окрасились в разные тона, вспушившись, и утренние предгорья больше стали походить на целиноградские равнины, - такая фактура облаков больше свойственна открытым небесам. Как-то я уже привык, живя не так долго на юге, что с западного края чаще притаскивает какие-то невнятные обрывки, в которые вглядываются алмаатинцы, - с надеждой поначалу, потом разочарованно качают головой и провозглашают близящийся дождь. Непременно с ветром, ведь это он завлекает кучевые облака в заилийскую подкову, где безжалостно центрифугирует их потом и тогда разбивает о вершины.

В следующем поселке проводим блиц-опрос населения, в ходе которого выясняем последние недостающие ориентиры и вскоре попадаем на искомое место. Единственными людьми, красящими его сегодня, были мы, и потому Костя оперативно извлек фидер, мы с Алмасом - холодное баночное, и все устроились ждать самой главной, первой поклевки.

Не могу сказать, что ожиданье затянулось. После череды боязливых потяжек и нереализованных подсечек, полевой лингвист обрывает нашу предобеденную медитацию торжествующим окриком, чтобы мы с этнографом засвидетельствовали поимку карася.

Ползли минуты, пролетали часы. У двоих ученых началось бурное обсуждение предстоящей встречи с потерянным племенем, в ходе которого выяснилось, что в составе нашей экспедиции присутствуют три парня по метр-девяносто-три, как на подбор, отчего нам будет нелегко вычленить настоящих пигмеев. На фоне своего несвойственного степному жителю гигантизма, мы начинаем понимать, что истинная миссия экспедиции находится под угрозой срыва...




В апогее бурных споров о необходимости пересмотра существующих антропометрических методик, у лингвиста происходит пусть не «паровозная», но таки заметная поклевка; Костя кричит нам, чтобы мы оставили свои дискуссии и взялись за подсак. После выполнения комплекса хаотичных, броуновских движений вокруг машины наконец просекаю, где его искать, и найдя, принимаю в сетку некрупного сазанчика.

Так незаметно дело подошло к обеду. Поскольку у ихтиолога при себе имелось незначительное количество мороженого бычка, уже умерщвлённого, живую рыбу брать на обед не стали и отпускали карасей без мук проблемы выбора. Думать стало куда как проще, и, обложившись планшетами, картами и записями, мы стали гадать, куда отправиться теперь.

 

Лениво катилась телега по дороге вдоль Таранских пашен, что лежат в плодородной долине, и извозчик наш, согретый ласковым теплом августа, потихоньку дремал на вожжах. Редко когда выпрямлялся, разбуженный колдобиной иль нерадивым жуком, с треском прилетавшим в его загорелый лоб, дёргал для порядку за удила и снова обмякал впереди. Лёжа за его спиной на горе мягкого скарба, мы с подъесаулом глядели на тянущиеся мимо поля, на аккуратно - любо-дорого взглянуть - собранные скирды, и на пёстрые отары, тяжело возвращавшиеся от реки с раздутыми от сена и воды боками.

Долго ли, коротко, вывез нас ямщик на крутой берег, с высоты которого нам открылись три реки, все в одну сходящиеся, а вода в ближней к нам была оттенку молочно-голубого, выдающего пригодный для рыбной ловли омут. Примостив телегу в стороне, поставили лагерь на том омуте, и отправили лингвиста к соседней стоянке, чтобы тот расспросил их о повадках местной рыбы. Но люди эти оказались кержаками неразговорчивыми и наотрез отказались хотя бы поприветствовать нас в ответ.

Там простояли вечер и ночь, чтобы после утреннего лова пуститься дальше на север, где по нашему разумению местность была совсем необжитая, и где вероятность выйти на след низкорослого туземца будет заведомо выше.

Река тихая, зимородкову плюху слышно за версту. Рыба у наживки гуляет косяками, то и дело в воздухе сверкает чебачья чешуя. Чуть потуже выходит из воды карабалык, рыба мелкая, но бойкая, в ведре ведет себя беспокойно, всё норовит выпрыгнуть. На ночь эту рыбу выливаем восвояси, чтобы никто не высох в траве.

Ни свет ни заря подымаюсь я вперед остальных, чтобы попробовать собрать добрый урожай на рассвете. Но хороший, толстый карабалык уже надежно укрылся от меня в многочисленных норах, пробитых им в красной глине, а худая плотица ловилась хоть исправно, да неинтересно.

Всё вместе – отсутствие зубного порошка, дурное поведение крупной рыбы и упрямство пигмеев не на шутку удручало, и стоять бы мне горемыкой под обрывом, коли б не одно маленькое событие. Прошелся над водой зимородок и уселся мне прямо поперек удочки, почти не утяжелив её. Так сидел он с полминуты, клювом поправляя дерзкоокрашенную свою красоту, а я ощущал его каждое мягкое движение. Затем мы почувствовали неожиданный толчок, когда рыба потащила леску на себя, и потревоженный зимородок улетел вниз по течению, туда, где в прозрачной воде Куртинки было проще добыть себе маля.

В траве виднеется старая кость, уже почти окаменелость, - выцветшая и потрескавшаяся, подобно забытому в саду по весне куску хозяйственного мыла. Сопоставляя его форму с находками, экспонируемыми в музейных залах, делаю вывод о причастности этой кости к охоте или рыболовству допалеолитовых времён.

Каким способом добывали себе пропитание те, кого мы искали? Загораживали ли речку, чтобы собирать потом рыбу по бочагам, или били копьем наотмашь? Очень может быть, строили какое-то подобие загона для нее, чтобы до самой зимы не терять силы и время на ловлю… Последнее, однако, плохо билось с имеющимися фактами, так как вечные скитальцы, они не должны были задерживаться на одном месте подолгу. В противном случае по каналу «Цивилизация» уже давно состоялась бы громкая премьера, посвященная этим «вечным подросткам».



Но вот кто-то начинает копошиться в палатке, на свет появляется заспанный лингвист. Ему требуется совсем немного времени, чтобы и на этом месте перехитрить своего сазана, при виде которого даже самые непрошибаемые кержаки идут на контакт. Было очевидно, что эта рыба для них здесь непривычна, и что они тоже очень хотят её поймать. Но ловилось только с нашего берега, и только у лингвиста.

Небо начинает печь. Снова выбрав наугад из вороха карт, неспешно собираемся и уходим из Трёхречья, поблагодарив этот край за приютные берега.

 

monzza!!!
Ненадо селится на берегу - путевые заметки удаются Вам много больше.

ЗЫ:печёнку от бычков не выбрасывали??- очень вкусная!!

 

Спасибо,

но выбрасывали. не подумавши, как теперича выяснилось

 

А сколько надо этой печенки насобирать, дабы распробовать? я так понимаю печенку там под лупой надо искать?

 

Где продолжение?

 

В сотый раз вынув из воды блесну, подъесаул горько вздохнул и посмотрел по сторонам. Слева на ущелье наводила тень плотина, ниже из речки торчало заякоренное сухое дерево, на котором одиноко сушился баклан. Между этими двумя объектами присутствовали мы с Костей, и ловили красноглазую плотву, в немалых количествах бродившую по меляку. Редко когда из глубины нам являлись судачата, при виде которых уныние, охватившее подъесаула, передавалось его спутникам.

Но не отчаиваетесь, приободряю я нас, ведь лучшие места ещё ждут впереди. Пока мы собираем снасти, на берегу появляется местный житель; будто прочитав тайный знак на воде, он бросает в бурчило тройник, и спустя секунду уже что-то тащит. Несмотря на живодерскую основу кармака, он уделывает нас под орех, добыв за пузо ладного судачка.

На выезде из ущелья наблюдаем картину «Крадущийся Костя, сидящий Баклан». Тщательно зарисованный с разных ракурсов и расстояний, баклан и клювом не поводит, а довольный лингвист запрыгивает на место, и снова телега пылит.

Вот и оно, наше следующее «райское место» - закрытый намертво шлюз превратил гольцовую протоку в продолговатое болото метровой ширины, полностью покрытое дурно пахнущей растючкой, из которой на нас с неодобрением взирали рожицы амфибий. С ужасом мы видели и обоняли это всё, и отпрянули и пошли на саму плотину, чтобы оттуда поглядеть на заключенный в бетон мощный поток, утаскивающий восемьдесят процентов стока Куртинки на далекие бахчи у Бозоя.

Всюду, где бы ни подъехали мы к реке, влага присутствовала неявно, едва мокрела в русловых песках, слегка блестела средь кустов, - ни приямка нигде, ни затона… Водицы горсточкой здесь неоткуда было испить, разве что пыльцы родной понюшку засосать. Кашляя и чихая, мы подскакивали на разбитой проселке, когда вдруг послышалось Костино «тпру!», и телега замерла у одинокого джынгиля.

Спешившись, ямщик припал к степи, и вслед за этим послышалось этажное ругательство, - оглобля треснула напополам, окропив черной масляной кровью бесплодные земли уйсуней. Ошарашенные этой вестью, мы с подъесаулом подняли воспаленные очи к полуденному солнцу и принялись поносить свою ужасную судьбу. Ямщик в это время огляделся, и, выбрав группу подходящих вязов, направился к ним.

«А ведь я предупреждал, что именно так всё и сложится», причитал подъесаул, намазываясь кремом от загара, "но нет, никто, никто меня не слушал!".

«Зря мы сюда приехали», вторил ему я, вскрывая бочонок горячего пива.

«Боже мой, ну когда же наконец это всё закончится?», - вопрошал подъесаул, кутаясь в сень поломанной телеги.

Скользнула над нами широкая тень. Я сделал мощный глоток и привстал, готовый дать последний бой стервятникам, но увидал вместо них лишь полевого нашего лингвиста, хмуро взирающего на нас с новой оглоблей наперевес.

Вне себя от радости, мы хотели было заключить его в объятья, но он легонько отстранил нас от себя и велел не мельтешить под ногами. Ободренный, подъесаул затих, а я взял Костин мольберт и сделал небольшую зарисовку, посвященную происходящим ремонтным работам. Как всегда, занятый делом лингвист молчалив и сосредоточен, и сопит, колдуя под телегой. И, о чудо, - новая оглобля встала на место как родная! "Лучшие оглобельщики Руси должны равняться отныне на это поистине безупречное изделие!», нахваливаем мы отличную работу, забрасываем пожитки обратно и продолжаем движение тем же курсом.



...Скрип колес ещё был слышен, когда джынгиль затрясся, и с него легко спрыгнула маленькая темная фигура. Припала на четвереньки, обнюхивая лежащие под деревом части оглобли, затем вскочила и поднесла руки ко рту. Раздался еле слышимый звук, будто птица какая крикнет в степи среди ночи, из ближайших зарослей ему отозвались.

Всё снова стихло.

 

нет слов!!!!

 

последняя фота на телефон видимо сделана была

 

Стоя на каменной круче, куда давно уже не подступала вода, мы разглядывали открывшуюся нам долину с суеверным ужасом. От величественной Или, всю жизнь жившей среди этих скал, осталось два тощих ручейка, на одном из которых раб Божий Алексей сегодня купал искусственную муху аглицким способом «внахлёст». Это показалось нам странным, так как ни кокпас, ни мелкий пескарь не выглядели подходящими рыбами для ловли этим экзотическим методом.

Вчера вечером мы достигли одного места, где подъесаулу ночью мерещились отвратительные видения, поэтому всё утро лагерь перемещался вверх и вниз по течению в поисках священной скалы Шайтан-Пармак. Согласно данным, та скала богато испещрена всякими письменами, а берега вокруг изобилуют следами стоянок.

Водрузив пенсне, наш лингвист углубился в изучение надписей, в то время как мы с этнографом аршин за аршином обследовали пепелища у стоянок, в поисках черепков посуды, костей и иного материала, могущего дать бесценные сведения о тех культурах, которые разбивали здесь свои стойбища с незапамятных времен. Результаты оказались неутешительными, - все обнаруженные нами предметы относились, по-видимому, к среднему четвертичному периоду, тогда как жившие в нашем конце кайнозоя пигмеи уже были достаточно сообразительными, чтобы не оставлять стойбище в таком состоянии. Не напороться на острые осколки и прочие предметы здесь было решительно невозможно.

Из-за опасности дальнейшего пребывания на этом месте, мы решаем поторопить лингвиста с расшифровкой письменности. Но тот уже сам подходит к нам, удрученный – оказывается, письмена Шайтан-Пармака настолько примитивны, что не могут принадлежать хотя бы пещерному человеку, и тоненькая ниточка, ведущая к современным изолированным общинам, обрывается снова.



У высоких стен единственного встреченного нами городища мы делаем привал, чтобы попробовать добыть рыбы. Рыбы нет, но это и неудивительно, - странно то, что правит здесь всем славянской внешности женщина с двумя сыновьями; теперь я верю Геродоту, писавшему, что были саки и светлоглазые и светловолосые. Ибо построено городище, судя по внешнему облику, во времена Кокандского ханства. Купив махорки не задёшево, решаем трогаться в сторону Верного, ибо дорога была далека, а час обеда близился.

 

Монзобек, не томи, довай продолжение

 

В последний день экспедиции подъесаулом овладела сильная тоска, всё больше говорили и шутили за него мы с ямщиком. Видать, ощущение неминуемости встречи с цивилизацией угнетало его настолько, что, будь это в его власти, подъесаул бы остался скитаться по степям до зимы.

Караванов, идущих нам попутно и навстречу, становилось всё больше, а на полпути между Николаевкой и Дмитриевкой столкнулись два обоза. Чуть раньше этого места забираем к реке, укрытой где-то за полями. Их долгие зеленые просторы вдруг сменяются видом надвигающегося на нас частокола деревьев, кроны которых подпирают чистое небо, и холодная тень леса сразу поглощает телегу. Кажется, даже испуганные колеса перестали скрипеть, так тихо и таинственно здесь было.

Разные слухи ходят про лес: и что смех девичий тихий серебрится среди ночи; мол-де, эльмовы огни хороводят в той чащобе, а в трясине - кто-то стонет. То ль увязнув, то ль маня…

Направо уползала ещё дорога, хорошо заросшая, запертая подрубленным старым тополем. Жил в этих местах один старовер, ни с кем не общавшийся, промышлял потихоньку рыбу, пускал воду на поля, когда крестьянину надобно было. Уважали его, хоть он ни с кем и не заговорил ни разу, хотя сам, бывало, подходил послушать просьбу или разговор. Только кивал в ответ, и то, коли в духе был, а в духе он бывал нечасто, отчего к нему крепко приставали всякие меткие русские прозвища.

Он-то, говаривали, и завалил ту дорогу, чтобы никто не ходил по ней больше; а ходил по ней до того один батрак,- вышел вечером на хозяйской телеге с волом, а с той стороны не появился. Искали его всей станицей, от Есиславовской гати и до самой Ипатьевской сопки, да так и не нашли.

Один местный Рамазан, Ромкою зовут, как-то упреждал, что сквозь Джумбак-Урман одному ходить есть дело глупое, что любимая забава у местных карагачей – веткой черною путника схватить, да зашвырнуть на самую высокую верхушку, чтоб неповадно было их покой нарушать.

«Повисишь до петухов, там авось отпустят. Хорошо, если не умом тронутого, а то насмотришься за ночь на всякое…».

Ямщик с подъесаулом моим разговорам внимали беззвучно, бледнея всё шибче, и стали отходить, только когда зазолотилась впереди опушка. Здесь миновали мы избушку старовера и стали под ивой у воды, чтобы ямщик мог ополоснуть усталую телегу.

От реки несло осветленную солнцем водяную пыль. Сегодня всё неуловимо изменилось, - то ль прозрачность у воздуха была другою, чем вчера, да и тени ложились на траву, в которой копились лимонные в зеленую дробь тополевые листья, совсем по-другому. «Как безжалостно точны порой бывают календари», грустно сообщаю я подъесаулу. Меж тем, в ведре уже барахтается неосторожный карабалык.

Прихожу к знакомому извороту канала, бросаю удочку, но течение слишком яростно для маленького поплавка; он пропадает, но я не спешу вынимать его. Менее минуты карабалыку требуется, чтобы в заиленной воде учуять свежего червя, и четко ударить в руку. Даю рыбе чуток обманчивой свободы, чтобы вытащить затем нахрапом. На сегодня это всё.

Возвращаясь живописной полянкой, с запрокинутою головой смотрю на азиатские тополя, торчащие надо мной подобно ракетам самоучки-Циолковского, нацеленные сквозь синее небо в неведомое мне пространство, и ощущаю себя существом ничтожно мелким. Как если бы я был….


---

Снова вокруг Урманова темнота, но наш ямщик теперь знает, как с ней обращаться, он лихо гонит вперед, и летят от копыт шрапнелью камешки, барабаня по копящейся на дороге листве. С быстрой телеги я с трудом успеваю заметить в глубине леса неявный силуэт: будто почудился чей-то внимательный взгляд из-под капюшона дикобразовой шкуры. Смотрю на этнографа, но тот безучастно ковыряется в своей записной книжке, и затылок лингвиста недвижим. Мотнув головой, сгоняю наважденье и растягиваюсь на мягкой подстилке по пути домой.



...Дорога вновь пустынна, и ракша возвращается к своему дереву. Ещё один прожитый день заканчивался, пока она чистит пёрышки перед сном.

В воздухе ей слышится странный, незнакомый звук; птица на ветке только и успевает насторожиться, когда наконечник стрелы пробивает её грудь. Кувыркаясь, она падает к подножию карагача.

Твердым клювом ракша успевает ударить руку, рвущую бирюзовые крылья, прежде чем сумерки осени сменились полной темнотой.